8. Епископ Витебский (1942-1946). Возглавление Новогрудской Епархии.

Из Туркович мне предстояло ехать через Варшаву в город Минск, столицу Белоруссии, где создавался церковный центр и находились митрополит Минский и всей Белоруссии Пантелеимон (Рожновский), переселившийся из Жировицкого монастыря, и его викарий епископ Слуцкий Филофей, мой брат по монашескому постригу, недавно хиротонисанный во епископа Слуцкого, прибывший из Варшавы, где он служил постоянно. В сущности он и ожидал меня в Минске. Туда я и должен был ехать.

В то время шла тяжелая немецко-советская война, которая ничего хорошего не предвещала. Немецкая армия оттеснила советские войска далеко в глубь Советского Союза (России) и заняла всю Белоруссию и Украину, угрожая Москве и Ленинграду (С.-Петербургу). В Минске находилось главное управление немцев на всю Белоруссию, так наз. Генеральный комиссариат. Белорусы были завербованы ими, лишь как вспомогательные силы.

Пробыв около месяца в Варшаве, я отправился в Минск в сопровождении двух членов Белорусского Церковного комитета, из коих один хорошо знал немецкий язык, что было важно для меня. Поезда не ходили, а нужно было пробираться в Минск попутными немецкими грузовыми автомобилями. На это путешествие посвятили две недели, задерживаясь на несколько дней в Бресте и Барановичах. Благо, что приютили нас в своем доме в Бресте прот. Митрофан Зноско, а в Барановичах прот. С. Зенкевич. Они облегчили наше путешествие. В пути тогда было тяжело с питанием — продукты трудно было купить.

При въезде в Минск с ужасом мы увидели висевших на столбах людей, которых повесили немцы за шпионаж. По нашей просьбе шофер немец отвез нас в резиденцию митрополита и еп. Филофея. По-видимому, он знал адрес ибо без всякого вопроса доставил нас на место. Владыки жили в зданиях бывшего женского монастыря в центре города. У них остановились и мы. Капитально отремонтированная монастырская церковь служила для наших владык кафедральным собором. При коммунистической власти в ней помещался спортивный клуб. Купола были разрушены.

В Минске все меня интересовало. Я прибыл в запретную страну, которая для нас всех на западе была как бы сказочной страной, откуда никто к нам не мог добраться. Над всеми висел Дамоклов меч, но этим Дамокловым мечом был товарищ Сталин и его коммунистическая диктатура. Но и после его смерти мало что изменилось к лучшему. Я сразу же заметил разницу в одежде жителей под советской властью, их серые и запуганные лица, паническую боязнь в разговоре с другими, оглядывание по сторонам, как бы кто не подслушал, а в общем приветливые, ласковые и симпатичные, к которым сразу же чувствуешь расположение и сочувствие.

Центр города немецкие самолёты частично разбомбили, большие дома стояли без крыш с торчащими железными балками. Остальные дома находились в ветхом состоянии, не ремонтированные и грязные. В них в тесноте ютились жильцы, наши соотечественники, многие верующие православные христиане, которые заполняли открытые церкви и молились. Еврейское население было уничтожено немцами, и их дома стояли пустыми. Говорили, что их было 35 тысяч. Торговли не было. Только открытой была одна частная комиссионная лавка, где можно было купить серебряные ложки и разную посуду, даже золотые царские рубли. Люди продавали, потому что голодали.

Восстановление разрушенной большевиками церковной жизни происходило медленно. Были разные причины тому. Прежде всего не хватало духовенства. В Минске в открытых Церквах служили священники, приехавшие из Виленщины, бывшей под польской властью. В советской Белоруссии всё духовенство было уничтожено. Постаралась в этом коммунистическая советская власть. Необходимо было искать кандидатов и рукополагать их в священный сан, но таковых было мало, да и те были богословски необразованными и ничего не понимали в церковной службе. Еп. Филофей рукополагал и таковых. Как эти священники совершали Богослужение и как пастырствовали, знал один Бог. Верующие молчали и не жаловались, будучи рады и таким.

Вся эта печальная картина представилась мне во всей своей наготе и нищете. Миссионерствовать в таких условиях было трудно. Ко всему прочему вмешивались в церковные дела белорусские активисты, люди не религиозные, а может быть и безбожники. Они пытались навязывать свою волю епископам в Минске. Эти же активисты втягивали и немецкие власти в церковные дела своими ябедами.

Благодаря всяким интригам, митрополит Пантелеимон был отстранен немцами от управления епархией и Митрополией. Это дело было поручено теми же немцами епископу Филофею. Глава Белорусской Церкви, митрополит Пантелеимон, находился не у дел, а еп. Филофей со своими обязанностями не справлялся по своему характеру и нетрудоспособности. В церковных делах замечался застой и беспорядок. Вместо того, чтобы целиком отдаваться церковным делам, еп Филофей терял время на ненужные церковные спевки с певицами и всякие разговоры, на что он был большой охотник. Ко всему тому еще не чужд был карьерных стремлений — мечтал быть митрополитом. И недалеко от этого был.

Митрополит Пантелеимон, проживавший долгое время в Жировицком монастыре, получил от немецких властей разрешение на возглавление Православной Церкви в Белоруссии по ходатайству его друга епископа Венедикта (Бобковского) и на основании представления начальника Минского округа Радыслава Островского, впоследствии президента Белорусской Центральной Рады (вроде премьер министра) под немецкой оккупационной властью. Немецкий генерал комиссар Белоруссии ген. Кубэ (убитый партизанской прислугой), выдавая документ о признании митрополита Пантелеимона возглавителем Православной Церкви в Белоруссии, поставил свои условия:

* считать Белорусскую Православную Церковь автокефальной и национальной и что таково должно быть ее наименование,

* подчиняться ни Москве, ни Варшаве, ни Берлину в церковном отношении,

* пользоваться белорусским языком в церковном управлении, проповеди и преподавании Закона Божия в школах,

* составить статус для этой Церкви.

Немецкий документ об этом признании и этих условиях дан в начале октября 1941 года, когда немецкая армия пожинала плоды своих побед на всех фронтах, как на западе, так и на востоке.

Митрополит Пантелеимон не был администратором и хорошим дипломатом. С 1923 года он прожил в монастырях в Польше на покое до прихода красной армии в сентябре 1939 года, когда немцы разбили Польское государство и разделили его с большевиками. Находясь долгое время на положении заштатного архиерея, он не имел ни опыта, ни знания в деле администрации, а по характеру был прямой и бесхитростный. Это ему много вредило в жизни и его духовной карьере. По своей простоте, забывши о своих обязанностях перед немецкими условиями, он стал поминать за Богослужениями в Минске Московского митрополита Сергия. Немцы поставили ему это в вину и устранили от управления церковными делами, поручив ему составить статус для Церкви в Белоруссии. “

Когда я приехал в Минск, митрополит жаловался и нарекал на свое положение, не скрывая своего недовольства еп. Филофеем. Своих ошибок не сознавал. Просил меня составить порученный ему статут Церкви. Я охотно согласился, чтобы помочь старику. Он дал мне Устав Православной Церкви в Польше, которым я воспользовался при своей работе. В течение нескольких дней я составил статут и передал его митрополиту. Он доволен был и благодарил.

Для решения важных церковных вопросов необходимо было созвать Собор Епископов Белорусской Церкви, каковых было всего три: митрополит Пантелеимон, епископ Венедикт, служивший в Гродно, и епископ Филофей в Минске. Митрополит и еп. Филофей просили меня поехать в Гродно и привезти еп. Венедикта. Для этого исхлопотали в управлении города легковой автомобиль и шофера. Стояла суровая снежная зима, вследствие чего автомобилем ехать по снегу в пути было тяжело. После Божественной литургии в праздник Сретения Господня 2/15 февраля я отправился в дорогу по маршруту Вильно и Гродно. Ночевали в Сморгони (когда-то там была школа для обучения медведей и шуточно называлась Сморгонская академия) у местного настоятеля прихода. Принял он гостеприимно. К утру наш автомобиль замерз и мотор не действовал. Нужно было греть воду и отогревать мотор. Возились с этим долго. После обеда выехали в Вильно и к ночи приехали.

В Свято-Духовом монастыре переночевали. Здесь я посетил своего коллегу по факультету прот. И. Яромолюка, настоятеля Пречистинского собора, которого вскоре немцы расстреляли за то, что укрывал евреев. По причине отсутствия свободного времени я не мог хорошо осмотреть Вильно. Было холодно и морозно. Выехали из Вильно в Гродно, но на полпути завязли в снегу. Должны были изменить маршрут и ехать в гор. Лиду. Переночевали в старом доме у бывшей жидовской корчмы и утром прибыли в Лиду. Тут шофер заявил, что нет больше бензина. Надо просить его у немцев. К счастью, находился в Минске Ермаченко, начальник Белорусского комитета, который вечером помог мне получить бензин. Поздно вечером в тот же день приехали в Гродно и заехали к еп. Венедикту. Он устроил нас на квартиру. Ехали три дня.

Познакомившись с церковными делами и жизнью в Минске, я хотел возвратиться из Гродно в Варшаву и Турковичи на Холмщину. Служить Церкви в такой обстановке мне казалось не по силам. Когда я сказал о своем плане еп. Венедикту, он решительно запротестовал и сказал, что в Минск без меня не поедет. Пришлось мне передумать свой план и отложить поездку в Минск. В Гродно задержались две недели, пока еп. Венедикт готовился. На обратном пути в Минск ехали три дня и ночевали две ночи: в Жировицком монастыре и в г. Слуцке. Озябшими и голодными прибыли на место. Приезду еп. Венедикта митрополит обрадовался, сразу ожил, повеселел, стал сговорчив и ласков. Назавтра же устроили формальное заседание Собора Епископов, а меня пригласили быть секретарем. Заседания начались 3 марта 1942 года на второй неделе великого поста. Утвердили без поправок составленный мною статут Церкви, а затем приступили к назначению на епископские кафедры епископов, коих по статуту насчитывалось шесть: Витебско-Полоцкая, Гродненско-Белостокская, Минско-Вилейская, Могилевско-Мстиславская, Новогрудско-Барановичская и Смоленско-Брянская, впоследствии открыли Гомельско-Мозырскую. Из них пять епархий древние, исторические, а две новые, хотя Новогрудская была древней митрополичьей.

Постановили назначить на Минскую кафедру митрополита Пантелеимона и считать эту кафедру митрополичьей, на Могилевскую — епископа Филофея, на Гродненскую епископа Венедикта, на Смоленскую — вдового протоиерея Симеона Севбо с пострижением в монашество и хиротонией в сан епископа, на Новогрудскую — епископа Вениамина, который в то время занимал Полтавскую кафедру на Украине, на Витебскую — архимандрита Афанасия с хиротонией епископа.

Протокол заседания Собора я записывал, но относительно себя я запротестовал. Последовали уговоры, убеждения и проч. Я упорствовал, мотивируя тем, что намерен возвратиться в Варшаву. Без моего согласия назначили мою хиротонию в ближайшее воскресение — в неделю крестопоклонную, 8 марта по нов. Стилю. Сообщили о хиротонии немецким властям и объявили в местной белорусской газете для общего сведения. Об этом я ничего не знал. Получилось по пословице: “Без меня, меня ... хиротонисали.”

Мое упорство было сломлено в субботу накануне назначенной хиротонии. Перекрестившись и отдавшись воле Божией, я сказал владыкам: “Не моя, Господи, а Твоя воля да будет!” Мое долго продолжавшееся несогласие на хиротонию заставило владык совершить чин наречения в день рукоположения на часах. Нарекли меня епископом для города Витебска. Вслед за наречением во время литургии на Малом входе хиротонисали меня во епископа. Так как моя хиротония совпала с неделей крестопоклонной, то усмотрел я в том предзнаменование об ожидавших меня страданиях во время моего архипастырского служения, о чем я и указал в своем слове при наречении. Это осуществилось.

В тот же день вечером советские аэропланы впервые бомбили Минск. Несколько бомб разорвалось возле митрополичьего собора и архиерейской резиденции. Таким образом советы приветствовали мою епископскую хиротонию. После этого больше не бомбардировали города.

Витебско-Полоцкая епархия, на которую меня назначили и хиротонисали, искони называлась Полоцкой и была самой древней, основанной в 992 году. До 1918 года, т.е. до коммунистической революции в России, в епархии насчитывалось 514 церквей и 235 часовен, а также 6 мужских и женских монастырей. После 1918 года огромное большинство этих храмов было разрушено безбожниками и переделано на театры или склады. Такое же опустение было произведено и в других епархиях Советской Белоруссии. В Минске, Витебске и Могилеве кафедральные соборы были разрушены, закрыты также и монастыри. Мне предстояло наново все разрушенное восстанавливать, а также крестить некрещеных, а их были тысячи. Нужны бы священники, а кандидатов для священства не было. Нужно было их искать, а также духовно и богословски приготовлять.

Но я не боялся такой миссионерской работы: она меня привлекала.

Возглавление Новогрудской Епархии.

На Соборе епископы назначили меня временно управляющим Ногрудско-Барановичской епархией до предполагавшегося приезда епископа Вениамина. Эта епархия состояла из старых организованных приходов, сохранившихся со старых времен благодаря тому, что находились в границах Польского государства до сентября 1939 года. Епархия была учреждена белорусскими епископами в марте 1942 года. До этого территория ее входила частично в Гродненскую и частично в Виленскую, а также в Полесскую епархии.

Резиденция для епископа Новогрудской епархии была в Жировицком монастыре. Сюда я и приехал перед Пасхой. По пути из Минска вместе с архиеп. Филофеем я заехал в Варшаву, забрал свои вещи в Турковичах, где застал архимандрита Митрофона на своем месте, и направился в Жировицы. Интересно и страшно было ехать в санях через дремучий лес из Ивацевич в монастырь. В лесу встречал я советских партизан, но не трогали меня и моего возницу. Страстные дни перед Пасхой и светлую седмицу я служил в монастырском Свято-Успенском величественном соборе, где находилась в иконостасе возле царских врат Жировицкая чудотворная икона Божией Матери, перед Которой благоговели в историческое время польские короли и запрещали жидам селиться в местечке Жировици.

Циркулярно из монастыря я известил духовенство епархии о своем назначении и прибытии в монастырь. Ближайшие о.о. благочинные приезжали представляться мне. Меня никогда не видели и не знали в епархии. По этой причине происходили недоразумения, когда приезжавшие благочинные принимали моего секретаря свящ. П. Кирик,; безбородого, за епископа и просили его благословения. Ошибка быстро выяснялась, производя конфуз у обоих.

Монастырь имел мало братии, но Богослужения совершались ежедневно утром и вечером. Я чувствовал себя хорошо в монастырской обстановке. Во все воскресные и праздничные дни я совершал Богослужения в соборе при переполненном храме. Не пропускал Богослужения без проповеди. Проповедовал на белорусском языке. Первое время мне нелегко было переключаться с украинского языка в Турковичах на белорусский, хотя последний был моим родным языком с детства. Но вскоре это наладилось.

Моя тихая монастырская жизнь нарушилась, когда в окрестностях монастыря появились советские партизаны, начали нападать ночью на деревни. Особенно положение осложнилось в монастыре, когда из Жировиц выехал в Слоним полицейский отряд и оставил беззащитным монастырь. Несколько ночей я провел на чердаке монастырского собора, боясь партизан, но вскоре вынужден был переселиться в город Слоним (10 километров от Жировиц). Большие отряды полиции и немецкой жандармерии охраняли этот город. Мне предоставили помещение в старой и грязной гостинице. Большой собор в Слониме был разрушен во время немецко-советских боев, а наши Богослужения совершались в католическом храме, переделанном на церковь. Странно было видеть в православием храме огромные статуи католических святых высоко на карнизах, но мы не обращали на это внимания. Я служил в воскресные дни и в праздники в этом храме. В нем Богослужения бывали ежедневно ради меня.

Все еврейское население Слонима находилось в гетто. Несколько человек из гетто называли себя христианами. Я просил немецкого гэбитскоммисара отпустить их из гетто на свободу. Комиссар ответил мне: “Мы боремся не с христианами, а с иудеями, а иудеям — место в земле!” При этом он показал пальцем вниз. Разговор в таком случае нельзя было вести с успехом. Одна старая еврейка христианка исповедовалась и причащалась в Жировицком монастыре, избежавши гетто, и куда-то ушла. Судьбы ее никто не узнал. Пока я жил в Слониме, всех насельников гетто вывезли за город и расстреляли немцы. В течение целого дня совершалось это немецкое злодеяние.

Оставаться в Слониме и жить в нем без надежды на скорое возвращение в Жировицкий монастырь мне было не под силу, да и не было смысла. Предо мною стояла важная задача установить постоянную резиденцию для епископа Новогрудской епархии. Сперва я имел намерение это установить в г. Барановичах, где была узловая железнодорожная станция и два вокзала, но начальник города националист белорус ответил моему секретарю: “У меня в городе есть своих два попа, а больше не надо…” Этот националист, Соболевский, известен был как буддист и христианский атеист. После такого отношения городского головы к моей идее мне пришлось остановиться на устройстве резиденции в гор. Новогрудке, историческом церковном центре, где в течение около двухсот лет находилась кафедра Литовских митрополитов. После подготовительных работ и произведенного ремонта церковного дома в Новогрудке я переехал из Слонима в этот город. Большой двухэтажный дом, бывший монастырь, находился при Свято-Николаевском соборе, который и стал моим кафедральным храмом. Здесь я организовал духовную консисторию из местного духовенства и открыл псаломщицко-пастырские курсы для подготовки церковнослужителей. Проектировал открыть духовную семинарию и подготовил программу для обучения, но немецкие власти не дали разрешения.

Действия советских партизан усиливались. В их руках находились многие деревни и леса Новогрудчины и Слонимщины. Налибоцкая пуща стала их как бы резиденцией. Оттуда они делали свои операции. Железные дороги минировали, грабили священников, некоторых убивали, наводили террор. В течение короткого времени они убили 15 хороших пастырей. Причины убийства не выяснены. Епархия от них страдала. Страдал и я, переживая все бедствия духовенства, особенно на селах. Ко мне приезжали священники в лаптях, потому что партизаны забирали у них сапоги. Сельские приходы я не мог посещать, но служил в городах: Новогрудке, Барановичах, Новоельне, Столицах, посетил Новый и Старый Свержень, служил в гор. Несвиже, своем родном городе в праздник Рождества Богородицы, день своего рождения. Другие местности было рискованно для жизни посетить архипастырским визитом. Было грозное и тяжелое время.

В это время немецкие гэбитскоммиссары в городах Новогрудке и Барановичах пытались использовать меня для своих целей. Барановичский комиссар предлагал мне служить по новому календарю, переносить все праздники с седмичных дней на воскресенья, возносить имя Гитлера за Богослужениями, посещать приходы и проповедовать, что немцы не отступают, а сокращают фронт по стратегическим соображениям. Все эти предложения я решительно отверг с риском для своей свободы. Бог хранил и сошло без трагедии. Новогрудский гэбитскомиссар требовал от меня моей подписи на его воззвании к партизанам сдаваться в плен с оружием, за что будут помилованы, и раздавать эти воззвания в церкви, предварительно прочитавши их с церковного амвона. И это предложение я отверг, не желая себя и духовенство подвергать опасности. Новогрудский гэбиттскомисар оказался хорошим человеком, который спас мою жизнь, о чем скажу ниже.

В марте 1944 года в Новогрудок приехали донские и кубанские казаки со своей родины, как беженцы. Направило их сюда немецкое правительстве по договору с генералом Красновым. Они прибыли на своих подводах с женами и детьми. В Новогрудке устроился их штаб во главе с атаманом Павловым, а в деревнях разместились отряды и назвали себя станицами. Их цель была — борьба с партизанами. С казаками приехали священники, которые пастырски обслуживали казаков. По их просьбе всех священников я принял в свою архиерейскую юрисдикцию. Однако, не желая заниматься их делами, я утвердил избранного ими благочинного прот. В. Григорьева, которому поучил церковно-административные функции для казачьего духовенства.

Казаки успешно справлялись с партизанами и отогнали их из окрестностей Новогрудка. Но был убит по ошибке своими атаман Павлов. Я отпевал его в своем кафедральном соборе и сопровождал на кладбище, которое находилось недалеко от собора в городе. Казаки его оплакивали. На место убитого был назначен атаманом Даманов. Жена и дети атамана Павлова очутились в Буэнос-Айресе (Аргентина), куда они эмигрировали из Австрии после войны в 1948 году. Атамана Даманова англичане выдали большевикам вместе с 2.000 офицеров. Там они все погибли, а Даманов был повешен в Москве.

В Новогрудчине, как равно и во всей Белоруссии, да и не только здесь, но и во всей Европе, было весьма неспокойно вследствие войны. Тяжело это переживала белорусская деревня. В ожидании защиты от Бога жители деревень в окрестностях Новогрудка в одну ночь сооружали деревянные кресты и ставили их на окраинах своих деревень. Моё духовенство кафедрального собора почти ежедневно выезжало освящать эти кресты.

По Церковным делам мне приходилось ездить поездами из Новогрудка в Минск. Такие поездки сопровождались большим риском для жизни. Иногда поезд двигался медленно по взорванным рельсам. Могли быть также обстрелы из пулеметов партизанами. Все это имелось в виду.

В сентябре 1942 года в Минске состоялся Церковный Собор из избранных представителей духовенства и мирян. Этот Собор был созван по требованию немецкого генерального комиссара Белоруссии для объявления автокефалии Белорусской Православной Церкви. Воодушевил на это немцев белорусский актив в Минске, состоящий из пяти-шести человек, имевших доверие немцев. Но съехавшиеся на Собор делегаты не провозгласили незаконно автокефалии, только лишь утвердили статут для этой Церкви. Объявление автокефалии отложили до благоприятных канонических условий после войны и независимости Белоруссии. Немцы примирились с этим, не интересуясь этим делом.

Когда происходил Церковный собор, то митрополит Пантелеимон находился в немецкой ссылке в бывшем монастыре Ляды в 30-ти километрах от Минска. От него потребовали полномочие архиеп. Филофею, как своему заместителю. Митрополит это полномочие выдал под угрозой. Отсюда его вскоре перевезли в гор. Вилейку и поместили в доме священника. Перед Пасхой 1943 года по требованию нас, трех епископов: Филофея, Стефана (Севбо) и меня немцы возвратили его в Минск, благодаря чему мы составили заседание Синода под председательством митрополита. Немцы тогда уже шли на уступки, потому что их успехи на советском фронте потерпели фиаско. Состоявшийся Церковный собор в 1942 году перестал всех интересовать. О нем замолчали даже белорусские активисты. Создавалось впечатление, что этого Собора как будто и не было,

В мае 1944 года немецкий генеральный комиссар потребовал созвать Собор Епископов Белоруссии для осуждения якобы незаконных выборов в Москве патриарха Сергия. Епископы съехались в начале мая и заседали несколько дней. Почетным гостем на Соборе был президент Белорусской Центральной Рады Радыслав Осторовский. Он же был главным стержнем созыва этого Собора. На Собор были приглашены не только белорусские епископы, но и из Пинска и Бреста, не входившие в состав Белорусской Церкви. Собор этот вынес свое постановление относительно Московского патриарха Сергия, немецкие власти удовлетворились и даже подписывавшего постановление епископа фотографировали, придавая этому большое значение. На этом дело и окончилось. Усвоивши митроп. Пантелеимону титул “Блаженнейшего” (титул патриарший), Собор закрылся. Архиереи поспешно разъехались в свои епархии, потому что быстро подвигался фронт с востока к западу угрожал Минску и прочим городам. Украина уже была занята советскими войсками. Это угрожало и Белоруссии. Немцы отступали. Их теснили с Востока и Запада.