4. Монашество.

С монашествующими я встретился впервые на богословском факультете в Варшаве. Там были студенты монахи из Почаевской Лавры. С ними я не разговаривал, но возымел к ним симпатию. От коллег студентов из Волыни я слышал рассказы о Почаевской Лавре, о Почаевской чудотворной иконе Божией Матери, о нетленных мощах преподобного Иова, игумена Почаевского, о Стопе Божией Матери с источником целебной воды. Узнав об этом, мне захотелось поехать в Лавру и помолиться у ее святынь. На рождественские каникулы я поехал домой в Завитую. Домашним я рассказал о Почаевской Лавре и о своем желании ее посетить. Возражения не было. Но о пострижении своем в монашество тогда я не думал, может быть потому, что его не знал и не имел понятия о монастырской жизни. Окружавшая меня светская среда с детства не склоняла меня к монашеству.

Тогда я вспомнил о Жировицком монастыре, который находился в Слонимском уезде, приблизительно в 60-ти километрах от моей Завитой. С древнейших времен в этом монастыре пребывала святая чудотворная икона Богоматери, названная Жировицкой. Она славилась многими чудесами исцеления больных. Помню с детства, как по дороге мимо нашего дома проходили толпами богомольцы, паломничая в этот монастырь. Бывала в нем и моя мать родная. Захотелось и мне посетить Жировицкий монастырь и помолиться пред его чудотворной иконой. Желание свое я осуществил, отправляясь домой на пасхальные каникулы. Для этого специально приехал поездом в гор. Слоним и оттуда 10 километров прошел пешком по ранневесенней грязи. Побывал в монастыре, осмотрел его, помолился у иконы Богоматери и пешком же возвратился к поезду в Слоним. Красота и величие монастыря произвели на меня сильное впечатление. В паломничестве в святую обитель целый день я ничего не ел и не пил. Об этом даже и не думал, очарованный увиденным и пережитым.

По окончании академического года в университете, я уехал в Почаевскую Лавру на Волыни. Это была моя мечта, и ее я осуществлял. Со мною ехал мой коллега Никандр Гаскевич принимать монашество в Лавре. Он говорил мне, что чувствует себя больным и хочет умереть монахом.

Однако таковым не стал. На следующий день по приезду в Лавру он уехал к брату священнику и отказался от монашества, обидевшись плохим приемом его отцом наместником Лавры. Я же остался, остановившись в монастырской гостинице. Здесь я провел все лето, ежедневно посещая монастырские Богослужения.

Почаевская Лавра поразила меня своею грандиозностью и красотою. Она стояла на высокой горе и видна была за 10 километров, а ее высокая колокольня и дальше. Начало её существования относится к 18 веку.

На вершине Почаевской горы в 13 веке чудесно явилась в огненном столпе Божия Матерь и оставила на скале след Своей стопы, откуда потекла цельбоносная вода в виде источника. С течением времени на вершине этой горы был построен монастырь, который в наше время известен под названием Почаевская Лавра. Польский магнат граф Потоцкий построил на свои средства нынешний Свято-Успенский собор Лавры и братские келии вокруг собора, а также высокую галерею пред входом в него. Чудотворная икона Божией Матери была принесена в монастырь православной помещицей Анной Гойской в 16 столетии. Нетленные мощи преп. Иова, игумена Почаевского находятся в Пещерной церкви с 17 столетия.

Настоятелем Почаевской Лавры был митрополит Варшавский и всей Польши Дионисий, а наместником Лавры состоял архимандрит Дамаскин (Малюта), талантливый и одаренный проповедник и священнослужитель в иночестве. В Лавре им была устроена электрическая станция и мельница, а также позолотная и иконописная мастерские. В лаврских мастерских выделывали церковную утварь и снабжали ею приходские храмы. В ризнице хранились дорогие парчовые ризы, подаренные Российскими императорами, и много драгоценных чаш и напрестольных Евангелий в дорогих окладах. В библиотеке хранились рукописи и книги с 17 и 18 веков. Все богатство Лавры не поддавалось исчислению. Братии Лавры в мое время насчитывалось до 200 человек с послушниками и трудниками.

Пребывая в Лавре, я всем в ней интересовался и все осматривал. Познакомился и подружился с ризничным иеродиаконам Иаковом, заведующим архиерейским домом — иеромонахом Лаврентием, пасечником — иереем Алипием, которые показали мне все достопримечательности Лавры.

С отцом наместником Лавры архим. Дамаскином мое знакомство произошло при особых обстоятельствах. Однажды он пригласил меня к себе на завтрак, когда я стоял в соборе на утрени. При встрече с ним в его покоях он сказал мне: “Я давно хотел познакомиться с вами, да был занят и не мог,” а в действительности он издали наблюдал за мною и за моим поведением. После завтрака предложил мне ежедневно приходить к нему на чай после утрени. Один раз я пришел, но когда его келейник угостил меня чаем в келейной, я обиделся и больше не пошел, хотя я жил тогда без завтраков и ужинов, довольствуясь обедами. Прошло после этого несколько дней как он снова пригласил меня на завтрак, будучи в соборе на утрени. Я пришел к нему. За завтраком, упрекнув меня за то, что не приходил к его келейнику на чай утром, предложил мне произнести проповедь в праздник Преображения Господня в Пещерной церкви за ранней литургией к богомольцам. Я решительно пытался отказаться, но безуспешно. Он настаивал и убеждал меня не отказываться. Я вынужден был согласиться. Первый раз в жизни выступать с проповедью в церкви к народу! Я волновался до отчаяния, боялся выступать. Опыта ещё не имел в этом искусстве и проповеди не написал, чтобы выучить ее. В назначенное время в алтаре облачили меня в стихарь. С большим волнением я вышел на церковный амвон, но не растерялся, начал свою импровизированную проповедь. Как долго я говорил не знаю, но лишь только окончил, поспешно снял стихарь и вышел из алтаря, чувствуя себя неловко. Затворился в своей комнате в гостинице и стеснялся встречаться с друзьями монахами. Мне казалось, что я оскандалился.

Назавтра позвал меня к себе через своего келейника о. наместник. С большим смущением я шел к нему, как провинившийся мальчишка к родному отцу. Сверх ожидания он принял меня ласково и поблагодарил за проповедь, ссылаясь на хорошие отзывы монахов, слышавших меня. Угостил меня чаем с закусками: и подарил большой свой портрет с надписью. “Студенту богословского факультета Варшавского университета Антону Мартосу на память о первой произнесенной им проповеди в Почаевской Свято-Успенский Лавре в праздник Преображения Господня 6/19 августа 1927 года. Архимандрит Дамаскин, Наместник Лавры.”

Архим. Дамаскин, ободривши меня похвалою и собственным портретом, предложил мне сказать проповедь в праздник Успения Божией Матери 15/28 августа. Опять я пытался уклониться от этого послушания, но о. наместник настоял на своем. Из-за послушания я согласился. Он дал мне книгу проповедей, не помню, какого проповедника. К этой проповеди я подготовился и, по указанию о. наместника, произнес ее в Больничной церкви за ранней литургией. На этом моя “проповедническая деятельность” в Лавре закончилась. Наступил уже сентябрь месяц, и вскоре я уехал в Варшаву к началу академического года в университете. Тогда я был молодым светским студентом, поэтому мои первые проповеди в Почаевской Лавре были как бы пророческими, предсказывавшими мое духовное иноческое призвание. Проводя лето в святой Лавре, я еще не знал и не думал, что вскоре приму монашество.

Осенний триместр академического года промчался незаметно, наступили рождественские каникулы. Студенты уезжали из интерната на праздники дамой к своим родным. Я собрался тоже ехать домой. Но случилось по пословице: “человек предполагает, а Бог располагает.” Мне не суждено было уехать домой. Господь Бог звал меня в Почаевскую Лавру на подвиг иноческого жития. Это случилось таким образом.

В день разъезда студентов случайно я встретил в коридоре нашего интерната наместника Почаевской Лавры, архим. Дамаскина, который числился студентом богословского факультета и приехал сдавать свои университетские зачёты. Встретивши маня, спросил:

— Ты куда едешь на каникулы?

— Домой, — ответил я.

— Студенты Нарко и Озеров едут в Лавру принимать монашество. Присоединяйся к ним и будешь третьим.” Сказал он меня. Я смутился неожиданным предложением, растерялся, пробормотав:

— А разве мне можно?

— Почему нельзя? Пиши прошение на имя Митрополита, который здесь в интернате, но поспеши, потому что он собирается уезжать из интерната в Митрополию. Я отнесу твое прошение и подам ему, — сказал мне о. архимандрит.

Без малейшего колебания и замедления я зашел в свою комнату и написал краткое прошение с просьбою благословить меня на принятие монашества. Написавши, отнес о. архимандриту, а он отнес Митрополиту. Через несколько минут он вышел из кабинета Митрополита сияющий и сказал мне:

— Владыка Митрополит благословил. С Богом! Отправляйся в Лавру, — при этом благословил меня.

Решив свою судьбу таким образом, я почувствовал радость и легкость на душе. Мне казалось, что я нашел то, что искал тайно для себя самого.

На следующий день ночью три студента богословского факультета: Владимир Нарков — 3-его курса, Антон Мартос — 2-го курса и Николай Озеров — 1-го курса — мчались курьерским поездом из Варшавы в гор. Кременец на Волыни, следуя по пути в Почаевскую Лавру. Зима была суровая: бушевала вьюга, трещал лютый мороз, а в купе 3-го класса было тепло и душно. Пассажиры дремали, сидя на жестких деревянных сиденьях. Зимняя ночь — длинная и утомительная.

На станцию “Кременец” прибыли ранним утром. Уже начался день. Отсюда предстояло нам ехать на санях 25 километров. По дешевке мы наняли крестьянина с худой лошадкой, запряженной в простые сани без сидения. По дороге он завез нас в деревню в свою хату, велел своей жене накормить нас горячим, устроил сидения в санях и отправились в путь. Мы были одеты по-студенчески легко: в осенние пальто и ничего тёплого на себе. Ехали весь день и наступила ночь. Святые Ворота Лавры уже были заперты для чужих. Заночевали в лаврской гостинице с нетоплеными комнатами. Двери предоставленной нам комнаты выходили на улицу и под ними лежали кучи снега и льда. Заведующий гостиницей, милый старик игумен Валентин, сочувственно сказал: “Ночуйте здесь. Эта комната теплее, потому что другие еще холоднее.” Хуже всего было то, что мы были голодны, очень хотелось кушать, а рестораны уже были закрыты. Так мы и проспали всю ночь в голоде и холоде. Закалялись на иноческий подвиг. Молодость брала своё. Старшим из нас был Озеров, окончивший Пажеский корпус, сын губернатора, раненый в Добровольческой армии во время войны с большевиками. Он больше страдал от холода, чем я или мой товарищ Нарко. Но мы не простудились, даже насморка не получили, и мои больные легкие выдержали. Господь нас укреплял.

Утром нас устроили в монастырском корпусе и дали келию с двухметровой толщиной стен и со сводами. Келия была не отоплена, холодная. Указали нам дрова, сырые в снегу, но они не горели, а сухих для растопки не было. Так мы и жили в нетопленой келии.

Монастырская пища была скудной, постной: щи да гречневая каша без постного масла. Рождественский или Филиппов пост строго соблюдался братией монастыря. Желудки наши от непривычной пищи бунтовали, но вскоре успокоились и довольствовались монастырской.

Тяжело бы вставать утром в 4 часа на полунощницу и утреню, но мы вставали и по холодным коридорам спешили в церковь и там молились и мерзли в нетопленой Пещерной церкви. И так ежедневно. Молились также за литургией. Ожидали пострига в монашество.

Отец наместник Лавры назначил каждому из нас старца, отличавшегося подвижнической жизнью. Моим старецем был иеромонах Аполлос. Старцы приготовляли нас к иночеству. В монастырской портняжной мастерской спешно шили нам рясы и все монашеские одеяния. Когда это было готово, о. наместник объявил нам, что за три дня до праздника Рождества Христова состоится наш постриг. Нас интересовало, какое имя каждому из нас дадут при постриге, но о. наместник скрывал это.

Наступил День пострига. Рано утром старцы повели нас в Пещерную церковь, где мы поклонились мощам преподобного Иова Почаевского. На его раке (гробнице) ночевали наши одеяния. Мы молились пред мощами святого, прося его помощи в иноческом подвиге. После этого исповедовались в своих грехах за всю жизнь у своих старцев.

После чтения часов до литургии поставили нас за ширмой в притворе Пещерной церкви. Здесь мы сняли обычные свои одежды и на голое тело надели власяницы: длинные жесткие рубашки, как железные вериги. Каждый что-то думал, переживал в этот момент. У меня мысли улетели, как испуганные птицы. На Малом входе литургии клиросная братия запела стихиру богослужения недели о Блудном сыне: “объятие Отча.” Пели протяжно и торжественно, медленно двигаясь со свечами в руках в полумраке огромного храма в длинных черных мантиях в ряд по два человека, направляясь к нам. Старцы накрыли нас своими мантиями и согбенными со сложенными на крест на груди руками повели к алтарю вслед за певшей братией. На амвоне пред открытыми Царскими вратами мы пали ниц с распростертыми на крест руками и лежали так несколько минут пока отец наместник, архимандрит Дамаскин, не коснулся каждого из нас своею рукою в знак, что мы должны встать на ноги. Своим музыкальным баритоном он громко и строго спросил:

— "Что пришел еси, брате, припадая ко святому жертвеннику и ко святей дружине сей?"

Начался трогательный и длинный чин пострижения в монахи. Рассказывали, что некоторые из богомольцев плакали. Постригавшиеся получили новые имена, которыми назвал о. наместник, произнося слова:

"Брат наш, имя рек, постригает власы главы своея в знамение отрицания мира, и всех яже в мире, и во отвержение своея воли и всех плотских похотей, во имя Отца и Сына и Святаго Духа: рцем о нем все, Господи, помилуй.” Братия поет трижды “Господи, помилуй.”

Облаченные во все монашеские одеяния, с горящими свечами в руках и крестами мы стояли на клиросе во время литургии после пострига, как ангелы во плоти. После пения Запричастна мы приступили к Святой чаше и причастились Святых Тела и Крови Христовых. По окончании литургии отец наместник поздравил нас и произнес замечательную речь в наставление нам.

Из церкви отвели нас в другую церковь в затвор, где мы и пробыли три дня и три ночи. На третий день нас вывели из затвора и разрешили нам быть свободными. Был праздник Рождества Христова.