Часть 1-я. 1. Родные дали.

Родные дали потеряны для моего зрения навсегда. Они остались лишь в моей памяти. Военный шквал неожиданно налетел на мирных жителей моей родины и разметал их достояние, а многих из них убил или выбросил в неведомый край. Спасшиеся и осевшие на чужбине вскоре забыли свои родные дали, а дети их сделались Иванами, не помнящими своего родства. Единицы лишь вздыхают по своей родине.

Память о родных далях имеет существеннее значение для меня. Забывать ее нельзя. Они стоят в моей памяти во всей своей красоте и в прежнем величии. Слова поэта А. В. Жуковского о родине находят живой отклик в моем сердце. Как мило и трогательно они звучат:

“Страна родная, где мы впервые вкусили сладость бытия:
Поля, холмы родные, родного неба милый свет,
Златые игры детских лет и первых лет уроки, —
Что вашу прелесть заменит? О, родина святая!
Какое сердце не дрожит, Тебя благословляя?

Мы жили на родине и ее мало ценили. Но очутившись на чужбине, чувствительное сердце рвется на родные поля и нивы златые. Польский поэт Адам Мицкевич, проживая в эмиграции вдали от своей родины, начал свою поэму “Пан Тадэуш” словами:

Отчизна моя! Ты есть как здоровье!
Как нужно тебя ценить,
Тот только узнает, кто тебя потерял.
(Перевод с польского).

Адам Мицкевич родился и рос в фольварке Заосье в Новогрудчине (Западная Белоруссия).

Белорусская поэтесса А. Пашкевич (псевд. Цётка) воспела свою родину словами тоски и горя:

Люблю мой край! Сторонку гэту,
Дзе я радзилася, расла,
Дзе першы раз пазнала шчасьце,

Бяду нядоли спажыла.

Моей родиной была Новогрудчииа или Наваградчина, из той же Белорусской области происходили поэты Адам Мицкевич и Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). Оба они были близкими земляками и однофамильцами, но разное воспитание сделало их чужими: первый был польским патриотом, а второй — белорусским патриотом.

Картинно эту область представил в своей поэме Якуб Колас следующими словами:

Там шуршат тростники, и бубнят бугаи,
И где травы, как море легли.
Если лес там — так лес!
В девять дней не пройдешь,
А простор, так простор,
И конца не найдешь,
Не охватишь и взглядом земли!

Искони Новогрудчина изобиловала лесами и многоводными реками, где водилось много зверей и пернатых, а в реках и озёрах — рыбы и бобры. Дремучие леса и пущи были ее сокровищем. Отчего она названа была Чорная Русь, в отличие от Белой Руси, где лесов было меньше.

Новогрудчина была ядром образования Великого Княжества Литовского в тринадцатом веке, которого границы касались Черного моря и включали Украину и всю Белоруссию. Творцом этого государства был великий князь Гедимин, который основал свою столицу в Новогрудке и построил укрепленный замок, возвышавшимся на горе. В Новогрудке имели свою кафедру митрополиты киевско-литовские и, начиная с половины XV века, Борисоглебский храм был их кафедральным собором, сохранившийся доныне, хотя неоднократно подвергался в течение веков архитектурным изменениям. Часть города, где этот собор стоит, называется “Митрополией.”

Когда говорим или пишем о Великом Княжестве Литовском и его столице Новогрудке или исторически Новогородке, считаем нужным указать на ошибку историков, которые писали свои сочинения об этом княжестве. Ошибка же заключается в неправильности названия “литовский.” В то отдаленное время, когда это княжество создавалось, жили здесь племена лютичей, которых поляки называли “вильцы,” а западные историки именовали их “велеты.” Племена лютичей были славянскими племенами, предки которых населяли некогда области Лабы или Эльбы в Германии. Эти племена нападали на своих соседей кривичей и дреговичей, которые прозвали их за их лютость и жестокость “лютвой.” Это название исказили в Литву и стали уже о легкой руки называть Литвой. Но литовское племя — не славянское, имеющее свой особенный язык. Нынешние литовцы в историческое время назывались жмудинами, их земля — Жмудью или Самогитией. Этот важный исторический вопрос раскрывают в своих сочинениях ученые Нидерле Любор и Шафарик Павел, человек ученый. (НИДЕРЛЕ Любор /1865-1944/ — чешский ученый, археолог, славист. Профессор Пражского университета, член АН. Занимался античной и славянской археологией. В кн. “Человечество в доисторические времена” /1893, рус. пер. 1898/ особое место уделено славянам. Впервые на огромном археологическом материале представил миру их древнюю и самобытную культуру. Сопоставляя филологич. и этнографич. данные, установил культурную общность славян в средние века. Последовательно выступал против попыток немецких ученых принизить древнюю культуру славян. Его фундаментальное исследование “Славянские древности” /1916/ посвящено изучению духовной и материальной культуры древних славян. Особое внимание уделено чешскому и русскому народам. ШАФАРИК Павел Йозеф /1795-1861/ — чехо-словацкий ученый, филолог, поэт. Иностранный член-корреспондент Петербургской АН. Труды по славянским языкам и литературе, этнографии и археологии: “Славянские древности,” в 2-х тт. /1837/, сборник “Татранская Муза со славянской мерой” /1814/. Прим. ред.). Государственным языком в Великой Княжестве Литовском был старый белорусский, а не литовский нынешний, а тем более древний.

После этой исторической справки перехожу к описанию своей родной местности, которая называлась Урочище Завитая. Деревней она не была, но административные власти называли ее деревней. Жителей в ней было немного и все они жили разбросанные на своих хуторах. Тесных соседских отношений не имели, но и не враждовали. Каждый жил своей семейной жизнью. Молодежь собиралась для развлечения в праздничные дни, устраивала вечеринки иногда, танцевала и веселилась. Пока мои братья были холостыми, кавалерами, это происходило в нашем доме, имевшем большое помещение. Это дало мне возможность рано познакомиться с народными обычаями, танцами и развлечениями, в которых и я принимал участие.

В Урочище Завитой мой отец имел свое хозяйство и благоустроенную новую усадьбу. Вокруг обширного двора усадьбы стояли хозяйственные постройки: гумна, сараи, хлева и другие. Все это создавало некоторый уют. По двору ходили лошади, коровы, бегали овцы, собаки, коты, свинья, куры, горланили петухи и проч. И не было между ними драки или ссоры. На ночь все это живое достояние вгонялось в стайни и хлевы. Ночью бегали волки и нужно было оберегать скот.

Усадьба стояла на собственной земле, которая тянулась широкой полосой на два с половиной километра. Ее украшали сенокосные луга, пастбища, рощи и одинокие деревья, мощные дубы, ели и дикие груши. Они были остатками и памятниками обширного дремучего леса, росшего с незапамятных времен на этом месте. Лес частично был вырублен собственниками Гогенлое и Вигинштейнами и продана земля Минскому Поземельному банку, который продавал ее крестьянам под пахоту. В километре от нашей усадьбы находился смоляной завод или смолярня, в котором выделывали смолу, деготь и скипидар. Везде на поле торчали огромные корчи, оставшиеся от спиленных деревьев. Рабочие выкорчевывали их, складывали в шурки и отвозили в смолярню. Помню эту смолярню и шурки. Благодаря моей дружбе с сыном хозяина смолярни Абрамом, я хорошо ознакомился со смолярней и ее изделиями. Дорога, проходившая мимо смолярни и возле нашей усадьбы, называлась Жидовской. Дорога была окаймлена деревьями и кустарниками, что придавало ей особую красоту.

Усадьба моего отца находилась у перекрестка двух главных дорог: Жидовской и Лесной. К ней примыкал большой Завитанский лес, часть которого принадлежала моему отцу. В этом лесу я любил собирать ягоды земляники, черники, орехи и грибы, которых росло много. В лесной чаще скрывались волки и лисицы, а по деревьям прыгали белки. Весною приятно было слушать кукушку с ее песней: ку-ку, ку-ку. Ворковали также дикие голуби и долбили деревья дятлы. Вообще в нашем лесу кипела жизнь и развлекала жителей, поселившихся возле леса. Особенно жутким был вой волков в лесу ночью, которые бегали стаями зимою перед праздниками Рождества Христова.

Завитанский лес тянулся на восемь километров и граничил с живописным шоссе Несвиж-Городея. Это шоссе проходило в километре от нашей усадьбы. В детстве я любил выходить на это шоссе, слушать гул телефонных проводов, считать полосатые верстовые столбы, а также смотреть на проезжавшие редкие пассажирские балагулы, вроде больших карет, про которые говорили: “Шесть жидов не воз, лишь бы конь повез.” Автомобией тогда не было. О них никто ничего не знал.

Отец мой купил землю в Завитой, куда переселился из деревни Крутой Берег. Свою усадьбу он строил с любовью, тяжело работая, не покладая рук. Семья наша была небольшая, поэтому приходилось нанимать рабочих. Жили и беды не знали.

Летом 1914 года началась Первая Мировая война. В Завитой о ней узнали из мобилизации призывных, которые нашлись в Завитой. Плач и горе при разлуке с родными, уходившими на войну. Это я помню хорошо, ибо мне было тогда уже 10 лет. Эта война принесла нашей семье большее горе, мой старший брат Константин, служивший на военной службе в г. Ковно, погиб в Мазурских озерах в Восточной Пруссии в половине августа того же года. Осталась вдовою его молодая жена Ольга, красавица, с однолетним сыном сиротой. Нам сообщили об этом лишь значительно позднее.

Война разорила наше хозяйство: рогатый скот и лошадей забрали военные власти на свои нужды. Мы довольствовались самым малым, что осталось. Все поле не обрабатывалось и лежало пустырем. На нем разводились мыши и суслики, бегали зайцы и куропатки. Охотников не было.

Первыми вестниками войны были беженцы из Польши и Гродненщииы, которые ехали обозами по Жидовской дороге возле нашего двора в Россию. Вскоре после них, весной 1915 года начали проходить по этой же дороге на западный фронт против немцев полки за полками со своими знамёнами в чехлах, с оркестрами и музыкой. За пешими солдатами ехали длинной лентой обозы: сперва двуколки с красными крестами, а затем телеги с амуницией и вещами, и кухни. Для нас это шествие было весьма интересным наблюдать. Мы стояли в воротах своего двора и смотрели на проходивших и проезжавших. Жена моего брата, Ольга, плакала, вспоминая своего мужа, погибшего на фронте. Иногда проезжали отряды казаков донских и оренбургских на лошадях, с длинными пиками в руках. Бывало часто, что части их заезжали в наш двор и отдыхали.

В 1916 году Западный фронт укрепился возле Барановичей, в 40 километрах от Завитой. Орудийная стрельба была слышна тихими вечерами и ночью, вызывая тревогу и уныние. Казалось вот-вот фронт приблизится. Такое положение уже было, когда власти издали распоряжение населению в Завитой быть готовым к отъезду в беженство. На основании этого распоряжения насушили ржаных сухарей и сложили необходимые вещи на возы, ожидая в каждую минуту отъезда в далекий путь. Но этого не случилось.

В то же время Завитая обращена была в военный лагерь. На лесной полянке возле нашей усадьбы устроены были землянки для запасного батальона солдат и в них поселились они, а офицеры в нашем доме. На поле поблизости построили ангары с аэродромом, где садились военные маленькие аэропланы. На холмах вокруг установлены были зенитные орудия, из которых обстреливали немецкие аэропланы, пролетавшие высоко в ясную погоду; однажды поздним вечером сбили немецкий цеппелин. Немецкая разведка установила, что в Завитой расположен военный лагерь и однажды сбросили бомбы, которые разорвались далеко в лесу. Мирное население Завитой жило, как на фронте: ежедневно стрельба из орудий, разрыв в воздухе снарядов, свист осколков, летевших на землю, а иногда и не разорвавшихся снарядов. Все это беспокоило людей. Будучи отроком, мне приходилось это видеть и переживать.

Возле землянок была построена походная церковь, в коей приезжавший священник совершал Богослужения. Неупустительно я бывал на этих Богослужениях. Мои родные не ходили туда, не привыкли, считая, что это только для солдат.

Для развлечения солдат приезжали артисты и ставили спектакли для них в лесу в сколоченных из досок театрах. Зрители размещались под открытым небом. Солдаты мало посещали эти представления.

Наступил злосчастный февраль 1917 года. В России бунт рабочих. В нашей Завитой взбунтовались солдаты и на параде демонстративно не отвечали дружно командиру батальона на его приветствие — отвечали лишь единицы. Денщики офицеров, квартировавшихся в нашем доме, вырезали из золоченой бумаги буквы и наклеивали их на красном полотнище со словами: “Да здравствует свобода! Долой войну!” Где они выставляли эти полотнища, я не знаю, но на следующий день все исчезли: и офицеры, и их денщики, и солдаты. Землянки опустели. Весною крестьяне их разобрали и деревянный материал увезли. Долго еще стояла одиноко церковь, но и ее разобрали на материал. Мой отец оградил забором место, где она стояла.

Жизнь наша протекала нормально, и мы не знали, что в Петрограде и Москве население голодало, бунтовало.

В 7-ми верстах от нашей усадьбы в Завитой находился город Несвиж, старинный и славный своим историческим прошлым. В нем стоял величественный замок князей Радзивиллов, построенный 1580-х годах, окруженный озерами, крепостными рвами (фоссами), наполненными водою, и высокими валами. В отдаленные времена этот замок был неприступным для врагов, но в наше время является лишь историческим памятником. Замок стоял на краю города, от которого шла широкая аллея, обсаженная многовековыми липами. В 1916-1917 годах в замке помещался штаб 11 армии Западного фронта. Советские коммунистические власти после Второй Мировой войны 1939-1945 года укрепили на фронтоне замка таблицу с надписью: “В этом замке 1 ноября 1917 года открылся армейский съезд большевиков 11 Армии Западного фронта. На съезде был избран военно-революционный комитет, который принял особую декларацию в армии.” Там же представлена фотография этого съезда. На ней видны, рядом с рядовыми, офицеры всех рангов с офицерскими погонами.

Западный фронт развалился. “Защитники” родины бросили его и поспешили домой делить помещичьи земли для себя. На место русской армии, покинувшей фронт, пришли немцы. Они оккупировали Белоруссию и Украину. Небольшой отряд их приехал в Завитую и произвел ревизию по хозяйствам и домам. У моего отца конфисковали породистую лошадь-матку, а взамен оставили свою, слепую на один глаз, которую мы прозвали “германкой.” Она оказалась умной лошадкой.

В начале 1919 года немецкие войска ушли в Германию. К нам пришли большевики. Еврейское население торжествовало. Еврейская молодежь устраивала митинги и революционные манифестации на улицах с красными флагами. Ораторствовали до хрипоты и кому-то угрожали.

Христианское население не показывалось на улицах. Оно выжидало. Торговля, находившаяся в еврейских руках, прекратилась. Не было в продаже соли, керосина, пшеничной муки, сахара, спичек и проч. Но деревенские жители приспособились к обстоятельствам: спички заменили кресивом, керосин — лучиной, мыло — лугом из золы, сахар — сахарином, кофе — дубовыми желудями, чай — липовым цветом и т.д. В городах в этом отношении было плохо.

В феврале 1919 года польские легионы прогнали большевиков, которые ушли в Россию. Евреи приуныли, притихли. Началась польско-большевицкая война. В нашей местности фронт передвигался и менялся: к нам приходили или поляки или большевики-красноармейцы. Поляки конфисковали в деревнях сено и свиней, а красноармейцы — муку, хлеб и что попало. Большевицко-польская война закончилась в ноябре 1920 года, а в Риге был подписан мирный договор. Благодаря окружавшим Завитую лесам, мы сохранили свой скот и лошадей, которых прятали в лесной чаще.

Наступило мирное время, и экономическое положение начало улучшаться. Открылась торговля, и появились товары, спрятанные в подвалах. Моя родина — Новогрудчина и Завитая оказались в границах Польского государства. К нам пришли поляки. Большевики остались на востоке за границей, которая прошла от Завитой в 20 километрах. Население приспосабливалось к новым порядкам, польским.